Дырка от копирайта

Protest against ACTA in Toulouse on January 28th, 201, photo by Pierre Selim, cc

Дискуссия о копирайте ведется уже не первое десятилетие, то обостряясь, то снова стихая. Сейчас, в связи с новым российским законом, у нее снова период обострения. Каждую неделю мне попадаются на глаза три-четыре записи в блогах на эту тему. И каждый раз я не могу отделаться от ощущения, что их авторы ходят вокруг да около, повторяя одни и те же старые аргументы и не затрагивая самого важного.

Аргументов в этом споре на первый взгляд много, но почти все они сводятся к четырем, по два у каждой стороны. «Если не будет копирайта, то писатели перестанут писать; не будете платить по счетам — нечего будет скачивать», — говорят защитники копирайта. «Прогресс не остановить, так что бороться со скачиванием бессмысленно, — отвечают противники. — Смиритесь и берите, сколько мы вам дадим». «Бесплатное скачивание — воровство. А воровать плохо», — настаивают защитники. «Нельзя продавать воздух, — не соглашаются противники, — информация должна быть свободной».





1
Первые два аргумента — утилитарные, то есть их сторонники апеллируют, часто сами того не ведая, к концепции права и справедливости, разработанной в XVIII веке английским философом Иеремией Бентамом. Концепция эта выражается лозунгом «наибольшее счастье для наибольшего количества людей». Все, что приносит человеку удовольствие, — морально и справедливо; все, что приносит страдание, — наоборот. Поэтому и законы писать нужно так, чтобы они приносили как можно больше счастья как можно большему количеству населения. Алгоритм приблизительно следующий: берем законодательное предложение и считаем, какому количеству людей оно приносит счастье и какой это счастье интенсивности. Потом — какому количеству людей оно приносит страдание и какой интенсивности это страдание. Перемножаем счастье каждого на интенсивность этого счастья, складываем всех осчастливленных, делаем то же самое со страданием, вычитаем агрегатное страдание из агрегатного счастья и смотрим, что остается. Если в остатке счастье — принимаем такой закон. Если страдание — отвергаем.
На первый взгляд концепция выглядит привлекательно, но при более пристальном рассмотрении в ней находится множество дыр.
Для начала, задача «наибольшее количество наибольшему количеству» в общем случае неразрешима математически. Мы не можем максимизировать ограниченный ресурс одновременно по двум параметрам. Предположим, у нас есть десять миллионов долларов и мы решили осчастливить людей раздачей денег. Мы можем раздать десяти тысячам человек по тысяче долларов или миллиарду человек по одному центу. Что из этого будет «наибольшим количеством денег наибольшему количеству людей?» Однозначного ответа нет.
Следующая проблема: а судьи кто? Кто будет решать, как лучше осчастливить человечество или хотя бы страну? Кто может подсчитать баланс счастья и страдания даже десятков, не то что миллионов человек, не будучи телепатом? Даже самые близкие люди зачастую нас не понимают. Что уж там говорить о политиках. Даровать наибольшее счастье наибольшему количеству людей было бы под силу только кому-то всезнающему и всемогущему. Богу. Но Бог, даже если он есть, не принимает земных законов и не заседает в земном суде.
Но и это еще не все. Утилитаризм с неизбежностью требует вещей, которые большинству из нас покажутся дикими и жестокими. Например, убить девять человек, если это спасет жизнь десяти. Или насильно вырезать случайному прохожему почку, чтобы отдать ее больному, которому требуется срочная пересадка.
Этот третий изъян (в отличие почему-то от первых двух) философы-утилитаристы замечали и сами пытались его преодолеть. «Надо смотреть на всю картину, — говорили они, — а не только на ее часть, думать о долгосрочных последствиях своих действий. Тогда никто не станет убивать случайного прохожего ради почки, потому что люди перестанут выходить на улицы и почки не у кого будет брать». Но, во-первых, как было сказано выше, никто, кроме Бога, если тот существует, не в состоянии видеть всю картину и понимать все последствия.
А во-вторых, эксперимент с этой самой большой картиной человечеством уже несколько раз ставился — и каждый раз с одинаковым результатом. Назывался этот эксперимент «коммунизм». Поразительно, как до сих пор еще находятся люди, считающие, что Сталин, Пол Пот и Мао дискредитировали прекрасную и светлую по сути идею. Ничего прекрасного и светлого в этой идее не было изначально и ничем другим, кроме государственного террора, этот эксперимент не мог кончиться по определению. Коммунизм — пример утилитаризма, положенного в основу государственного устройства. Философия, которая занимается вычитанием агрегата страдания из агрегата счастья, неизбежно приводит к тому, что одной части населения придется умирать ради блага другой.

2
Из-за всего этого утилитаризм в чистом виде в последнее время обычно не встречается. Уже Джон Стюарт Милль, воспитанник Бентама, попытался скрестить его со второй основной политико-правовой концепцией — теорией естественных прав, разработанной другим английским философом, Джоном Локком. Согласно этой теории, каждый человек имеет неотчуждаемые естественные права на собственные жизнь, здоровье, свободу и имущество. Права эти даются не государством и правительством, а следуют из «естественного положения вещей». Заповеди «не убий» и «не укради» есть в любом человеческом обществе и интуитивно понятны каждому. Нет такой общественной пользы, ради которой людей можно было бы убивать, калечить, держать в рабстве и грабить. Государство существует для того, чтобы защищать естественные права. Законы, которые эти права нарушают, не являются законами в высшем смысле и не должны соблюдаться.
Принципы Локка лежат в фундаменте всей западной правовой системы. Без них верховенство права превращается в верховенство закона. Различие, казалось бы, незначительное, но к чему ведет такое превращение, можно было видеть на примере нацистской Германии, где законы вполне соблюдались. Правда, чем дальше от фундамента, тем чаще правовые принципы в законодательстве сменяются на утилитарные. Большинство законов принимается с мотивацией «жить станет лучше, жить станет веселее». Но это не повод рассматривать с утилитарной точки зрения законы, касающиеся базовых прав человека. А копирайт, как утверждается, вводится как раз для защиты права на имущество.
Поэтому любые утилитарные соображения вроде «писатели перестанут писать» являются здесь в лучшем случае вторичными. Сто пятьдесят лет назад помещики тоже говорили, что если отменить крепостное право, сельское хозяйство развалится и людям будет нечего есть. И они оказались правы, по крайней мере формально. За реформой 1861 года последовал затяжной сельскохозяйственный кризис. Но даже на его пике никто не говорил, что нужно вернуть рабство. С кризисом боролись другими методами. Общество уже понимало, что рабство нельзя оправдать никакой политэкономией.
Точно так же нерелевантен и аргумент противоположной стороны о неостановимости прогресса — прогресс в области вооружений тоже не остановить, но это не значит, что нам нужно перестать бороться с убийствами.

3
Остаются два других аргумента — про «воровать плохо» и «невозможно воровать воздух». Чтобы в них разобраться, нужно понять, что же именно воруют те, кто скачивает музыку и фильмы. Но для этого нужно хорошо понимать, что такое собственность.
Большинство теорий собственности в той или иной форме соглашается с тем, что собственность возникает при «улучшении» человеком чего-то естественного. Или, как сформулировал тот же Локк, от смешения человеческого труда с природой. Например, собственность появляется, если человек взял камень и сделал из него орудие труда. Или распахал и засеял участок ничейной земли. Или собрал луговые цветы и сделал из них букет. Даже такое простое действие, как собирание яблок с дерева, приводит к появлению собственности — потому что яблоки от этого собирания «улучшились»: их стало удобно есть. Именно труд является источником всякой собственности, и поэтому право на собственность — синоним права на плоды своего труда. Поэтому, кстати, мы и видим интуитивно что-то неверное в продаже участков лунной поверхности, которой десять-двадцать лет назад занимались какие-то бойкие предприниматели. Эти люди не сделали ничего, чтобы как-то изменить и улучшить Луну. Поэтому они не могут ею владеть и не имеют права ее продавать.
В принципе смешения труда и природы и кроется ответ на утверждения вроде «нельзя продавать воздух» и «информация должна быть свободной». Воздух продавать можно, если вы этот воздух улучшили — например, если говорить о воздухе в прямом, а не метафорическом смысле, насытили его кислородом и упаковали в баллоны для аквалангистов. И человек, который трудился, собирая информацию из разных источников, сортируя ее, анализируя, отделяя сигнал от фона, тоже не должен раздавать продукт своего труда бесплатно, как бы некоторым этого ни хотелось. То, что он публикует, — не чистая хаотическая информация из мирового эфира, а результат его деятельности, и он имеет полное право продавать — или не продавать — этот результат за деньги. Никто — ни учитель, ни поэт, ни рабочий — не обязан работать бесплатно только потому, что кому-то «очень нужны» образование, стихи или шестеренки. Разве только врач обязан лечить бесплатно, если речь идет о жизни и смерти. Но и это обязательство — не перед нами, а перед собственной совестью. Нам даже врач ничего не должен, кроме того, за что ему заплатили. Те, кто считает иначе, пропагандируют рабство. Потому что все, что мы получаем, включая врачебную помощь — результат чьего-то труда. А трудиться бесплатно обязаны только рабы.

4
Но приобрести собственность можно не только улучшая природу. Другой законный способ приобретения собственности — добровольный обмен в любой его форме, от натуральной до денежной. Такой обмен происходит, когда земледелец выменивает у скотовода мясо в обмен на зерно. Или когда рабочий трудится на заводе и получает за это зарплату. В результате добровольного обмена вы получаете право на то, что принадлежит другому, и отказываетесь от права на то, что принадлежит вам.
Здесь и кроется ахиллесова пята нынешней модели интеллектуальной собственности. Потому что, единожды продав копию произведения, ее создатель, согласно естественному праву, теряет на эту копию все права. Эти права переходят к покупателю. И тот может распоряжаться купленной копией книги, песни или фильма по своему усмотрению, будь эта копия бумажной, виниловой, пленочной или цифровой. Захочет — закроется в подвале и будет слушать, читать и смотреть в одиночестве. Захочет — подарит другим. И то, что теперь технология позволяет делать подарки не одному человеку, а сразу тысячам, в сути вопроса ровно ничего не меняет.
То, что так называемая интеллектуальная собственность собственностью не является, видно и из той части законов о копирайте, которые ограничивают срок его действия. Представьте себе, что парламент принял закон, согласно которому ваш автомобиль, костюм или квартира принадлежат вам ограниченное количество времени. Скажем, 15 лет — а потом квартира становится «общественным достоянием» и в ней может поселиться кто угодно. Абсурд? Конечно. Ясно, что такая квартира изначально не является вашей собственностью. Точно так же не являются собственностью и «авторские права». Чем же они являются? Привилегией, дарованной вам государством. Данным на определенное время правом контролировать весь оборот определенного товара и запрещать людям, его купившим, пользоваться своими имущественными правами. То есть, по сути, копирайт в существующем виде не защищает право собственности, а нарушает его, не позволяя миллионам людей распоряжаться тем, что им принадлежит.
Это не значит, что в данной области вообще не может быть краж. Кража мастер-копии альбома или фильма несомненно является кражей и должна наказываться, как любое другое воровство. Но копирование и распространение законно приобретенной вещи, даже если и запрещено каким-то законом, согласно базовым принципам естественного права кражей не является и являться не может. Человек, раздающий на торрентах DVD-Rip, является вором не в большей степени, чем Иисус, накормивший пятью хлебами пять тысяч человек. Булочники тогда тоже наверняка были весьма недовольны.

5
Что же тогда остается от концепции копирайта? Жалобы правообладателей на упущенную прибыль. Ее и предлагается возмещать. Но ни в одной другой области экономики упущенная прибыль не считается кражей. Представьте себе, раз уж мы заговорили о хлебе, что в маленьком городке есть всего лишь одна булочная. И вдруг за углом кто-то открывает вторую. Можно предположить, что у первого булочника убавится клиентов и он не получит какого-то количества прибыли, которое, возможно, получил бы, останься он монополистом. Но если он пойдет в полицию писать заявление о краже, на него посмотрят как на сумасшедшего. И правильно сделают. Нельзя украсть то, чего нет.
Ну а как же писатели, режиссеры и музыканты? Пусть распространение и скачивание не кража, но мы же можем лишиться культуры? Теоретически — можем. Но практически — скорее всего не лишимся. Те, кто говорит, что после отмены копирайта творцы перестанут получать деньги, совершают известную логическую ошибку. Они считают, что при изменении одного параметра сложной системы другие ее параметры не будут меняться. Но так почти никогда не бывает. Все части системы взаимосвязаны, и изменение одной ведет к перемене других. Копирайт ведь тоже существовал не всегда. Многие великие романы, пьесы и симфонии написаны задолго до его появления. Часть их авторов творила, не рассчитывая на вознаграждение. Но другая часть работала ради денег и успешно их зарабатывала даже без авторских отчислений. И в будущем, даже без копирайта, востребованные авторы смогут заработать себе на хлеб с маслом. Если есть спрос на культуру, будет и предложение. А каким способом читатели будут платить писателям, зрители режиссерам и слушатели музыкантам — дело десятое. Может, это будет PWYW, может, краудфандинг, может, еще что-то, пока неведомое. Что-нибудь да найдется. Прогресс не остановить.

(написано для InLiberty)